Есть люди, которых не нужно представлять, – их и так все знают. Но это только подогревает интерес к их персоне.

Аурелиан Константинович, Вы родились в послевоенное время. Расскажите, каким было Ваше детство.

Я родился в небольшом селе Фрумоасэ Кэлэрашского района, в семье учительницы и лесничего. Мы составляли сельскую интеллигенцию того времени. А поскольку интеллигенция всегда была самой прогрессивно думающей социальной прослойкой, то неудивительно, что в сталинские времена нас постоянно гоняли с одного места на другое, чтобы мы не успели обжиться на одном месте и, следовательно, не провоцировали ненужные разговоры. Вот мы и кочевали. Знаете, иногда оттого, как мы реагируем на те или иные обстоятельства в детстве, зависит наше будущее. Я учился в четвертом классе, когда в школу привезли духовые инструменты и мне предложили играть в школьном оркестре. Я играл на трубе, это было очень престижно. Скорее всего, я получил этот инструмент как сын учительницы, но у меня действительно выходило неплохо. И родители, посчитав, что я талантлив, повезли меня в Кишинев, в единственную в то время музыкальную школу-десятилетку. Меня зачислили и предложили освоить кларнет, о существовании которого я даже не слышал. Помню, я попросил мальчика, который был старше меня на год, показать мне, что такое кларнет. «Рубль», – буркнул он. У меня всего было три, но я ему дал. Увидев, сколько клапанов у этого самого кларнета, я испугался, что никогда в жизни не научусь на нем играть. Но у страха глаза велики. Кстати, спустя годы, по окончании консерватории, я был назначен директором музыкальной школы в Унгены. Так вот, оказалось, что мальчик, тогда «ограбивший» меня на рубль, работал там преподавателем по классу кларнета. Я вызвал его в свой кабинет. Он подумал, что я заберу у него всех учеников, но я сказал другое: «Рубль верни!». Он вернул. Вот такой случай был.

А почему Вы не стали кларнетистом?

В консерватории нас было пятеро кларнетистов на курсе. Это очень много, учитывая, что Кишинев – город маленький, а устраиваться на работу надо всем. Был среди нас Семен Дужа, ныне профессор консерватории, который играл лучше всех, лучше меня. Осознав это, я уже на третьем курсе знал, что кларнет будет моим хобби. Хотя я консерваторию с отличием окончил и даже пару компакт-дисков выпустил.

Что же Вы решили сделать основной профессией?

На тот момент я заинтересовался журналистикой. Сначала работал музыкальным редактором на радио, потом главным редактором музыкальных программ на телевидении, пять лет вел передачу «Музыкальная телефильмотека». Позже стал членом Союза журналистов. Помню, в 1979 году вдруг выяснилось, что я единственный главред, у которого нет высшего партийного образования. Как так? Мне было 27 лет, я был сопливым мальчишкой по сравнению с другими главными редакторами, солидными, седовласыми, как я сейчас. Я два года проучился в высшей партийной школе в Ленинграде, а когда приехал в Кишинев, понял, что возвращаться на телевидение не хочу, что полностью исчерпал себя за 12 лет. На мое счастье, в то время как раз нужен был директор в только что открывшийся Театр оперы и балета.

Говорят, лучшие годы театра приходились на то время, когда Вы были директором.

Да, мне тоже говорили. Но далеко не всегда хорошие и лестные слова, что говорят, исходят от чистого сердца. Хотя оперный театр тогда действительно был на подъеме. Я пригласил второго дирижера Молдгостелерадио Александра Самоилэ на должность главного дирижера, прекрасных художников В. Окунева и И.Пресс. Биешу, Мунтян, Драгош, Алешина, Ерофеева, Савицкая… – это была золотая пора театра. Знаете, жизнь в нем своеобразная, к ней нужно привыкнуть. Она как волны: ты можешь быть наверху, но рано или поздно все равно окажешься на самом дне, хоть потом и поднимешься вновь до самых вершин. А теперь представьте, что в театре тогда было около 650 человек, включая симфонический оркестр, балет, хор...

Включая Вашу супругу …

Да, и мою супругу, балерину Елену Дэнилэ. Но, кстати, с этой стороны я был абсолютно счастливым человеком, потому что между нами ни разу не возникло конфликта или проблемы, которые часто бывают у супругов, работающих вместе в театре. За три года, которые я был директором, Елена ни разу даже не вошла ко мне в кабинет. Долгое время вообще никто не знал, что мы муж и жена. К Елене в театре никогда не относились предвзято, она была и остается уважаемым человеком. На работе мы были профессионалами, семейные проблемы обсуждали только дома. Так было всегда. В следующем году будет уже сорок лет.

Правда, что мужчины с годами становятся более сентиментальными?

Вообще-то я не люблю делать каких бы то ни было обобщений, у каждого ведь по-своему. Я никогда не понимал, когда, скажем, однажды увидев двух ругающихся французов, потом говорят: «Эти французы такие ворчливые и сварливые». Или, например, проезжают транзитом какой-то город, в котором прежде не были, видят перевернутую урну и сразу делают «мудрейший» вывод: «Фу, какой грязный город». И не думают, может, это ветер ее перевернул, а на самом деле здесь даже тротуары шампунем моют. Так вот, касательно сентиментальности всех мужчин я не знаю, но я действительно с возрастом становлюсь более чувствительным. По-моему, даже больше, чем надо. Я, например, часто не могу сдержать наворачивающихся на глаза слез, когда смотрю передачу «Жди меня». Мне даже как-то неловко, я бы с удовольствием избавился от этой чрезмерной сентиментальности. В конце концов, это не самая лучшая черта для руководителя.

Сложно быть руководителем в области культуры?

Непросто. Но у меня всегда неплохо получалось. Недаром в один прекрасный день меня пригласили на должность заместителя министра культуры. Я считаю, нужно четко представлять, чем ты руководишь. А лучше – самому быть выходцем из той среды, так быстрее поймешь проблемы и рядового актера, и народного артиста. Люди искусства – особенные. Их, как и политиков, всю жизнь сопровождают аплодисменты. Если сегодня актеру аплодировали слабее, чем вчера, – это повод для беспокойства; если сегодня на спектакле народу меньше, чем вчера, – это повод для глубоких переживаний. Приходится руководить людьми, с одной стороны, являющимися гордостью страны, а с другой – детьми, которые порой приходят с такими утопичными просьбами и проблемами, что диву даешься.

Как же Вас в дипломатию занесло?

Поворотным моментом в моей судьбе была поездка в 1988 году с директором филармонии М. Мурзаком на переговоры в Румынию. Потом я получил приглашение работать в посольстве советником по вопросам культуры между СССР и Румынией. Это было неожиданно, хотя, признаюсь, о чем-то подобном я мечтал. Позже, когда развалился Советский Союз, я стал послом Молдовы. Кстати, думаю, в истории дипломатии мой случай можно считать уникальным. Дело в том, что Чрезвычайным и Полномочным Послом становишься только после того, как вручишь президенту страны, в которую тебя назначили, специальные верительные грамоты. Чаще всего этого ждут несколько месяцев. Меня же окредитовали молниеносно, по личной просьбе президента Мирчи Снегура глава румынского государства Ион Илиеску принял меня уже на следующий день после моего назначения. Для сравнения: в Швеции, чтобы вручить верительные грамоты королю, я ждал восемь месяцев.

Посол в Румынии, Австрии, Германии, Швеции, Дании. Какая страна самая близкая Вам по духу?

В Румынии, конечно, было легче всего из-за отсутствия языкового барьера, схожести культур. В Австрии приходилось довольно сложно, но от этого не менее интересно. Как раз в то время был в разгаре приднестровский конфликт, нам нужно было приложить все усилия, чтобы разъяснить представителям стран ОБСЕ истинную ситуацию в Молдове. Тогда ведь и сама Молдова всем была в диковинку, нас не знали даже в дипломатических кругах. Мы только-только заявляли о себе как самостоятельная страна. Очень тяжело было в материальном плане, по три-четыре месяца никто в посольстве не получал зарплату. Нас не признавали. Мы элементарно не могли расплатиться через счета, потому что никто не знал, что это за страна такая – Молдова, а наличные у нас тогда далеко не всегда водились. Снять квартиру тоже было непросто, потому что рекомендаций не было. Мы, когда приехали, первый месяц спали на каких-то коробках. В общем, приходилось очень трудно.

Начинать всегда тяжело. Сейчас все иначе, не правда ли?

Сегодня Молдову уже знают, сегодня у дипломатов совсем другая жизнь. Это тогда, в 90-е, нужно было менять мышление людей. Мы думали: вот получим независимость, сразу станем богатыми и счастливыми, сразу нас везде примут с распростертыми объятьями, и заживем мы как европейцы. Мы считали, что со своими помидорами, огурцами и вином весь мир осчастливим, а оказалось, что в Европе полочки нет свободной для этой помидорки, давным-давно все забито. Нам хотелось демократии. Мы и сейчас-то плохо понимаем, что это такое, а тогда вообще перепутали ее с анархией и вседозволенностью. Вспомните, как на улицах запросто могли ударить полицейского, а потом прикрыться демократией, а попробуй это сделать в Штатах – застрелят на месте. Потому что демократия там держится на железной дисциплине, каждый знает свое место, конфликтов с законом никто не хочет. У нас только сейчас потихоньку это начинают понимать.

Так какое же государство, по-вашему, идеальное?

Скажу словами Черчилля: «Демократия – это паршивая вещь, но ничего лучше человечество пока еще не придумало». Я верю, что у нашей страны хорошее будущее, рано или поздно появится та рыночная экономика, к которой мы так стремимся. В конце концов, не так уж много времени прошло. Семьдесят с лишним лет над нами довлел строй, который противоречил здравому смыслу и держался на дубинке идеологии. Кто сказал, что нужно меньше времени, чтобы избавиться от него? Надо запастись терпением. Если сегодня суббота, мы с вами можем сколько угодно договариваться, что завтра будет понедельник, – все равно завтра будет воскресенье.

Вы поменяли дипломатическое кресло на кресло ректора Молдавской академии музыки, театра и изобразительных искусств. Значит, все-таки искусство – Ваше призвание?

Видимо, да. Я и в дипломатию попал благодаря искусству. Хотя чувствовал себя на своем месте и будучи советником по вопросам культуры в посольстве. Может быть, даже сейчас я мог бы снова им стать, потому что мало кто еще умеет так, как я (простите за нескромность), через дипломатическую призму прочувствовать культурные связи между странами. Тут я могу похвастаться. Но, как говорится, им там, наверху, виднее. Я же замечательно два года проработал ректором, параллельно написал несколько книг. Сейчас работаю над тремя книгами: одну книгу об истории оперного театра я недавно сдал в издательство, другую мы с Эльфридой Королевой планируем выпустить к 50-летию Театра оперы и балета, а третью я готовлю к юбилею народной артистки Валентины Савицкой. В планах написать книгу об Евгении Доге. Как человек творческий я чувствую себя отлично. На сегодняшний день я председатель Союза театральных деятелей Молдовы, преподаю в Академии музыки.

Как сегодня чувствуют себя творческие союзы?

Если честно, то гораздо хуже, чем раньше. При Советском Союзе они были богаче, у них были конкретные задачи и план действий, они оказывали огромное влияние на театральную жизнь, начиная от репертуара и заканчивая путевками в санаторий для актеров. Я сейчас призываю обратить внимание на творческие проблемы, ведь сегодня хорошие режиссеры – проблема, национальная драматургия – проблема, выехать куда-то всем театром и показать свое творчество людям – проблема, стажировка и обучение актеров, звукорежиссеров, режиссеров, сценаристов за рубежом – проблема. Варимся в собственном соку, не зная, каким будет завтрашний день театра. Разумеется, мы пытаемся что-то делать, исходя из сегодняшних реалий: стараемся регулярно выпускать театральный журнал «Театракция», недавно издали два сборника стихотворений наших актеров, мы празднуем День актера, раз в год устраиваем гала-просмотры, на которых премируем лучшие спектакли, поставленные у нас, время от времени собираемся в Доме актера… Конечно, хотелось бы почаще, хотелось бы в большем количестве, хотелось бы продуктивнее. Но сейчас у людей выбор развлечений огромен: кинотеатры, клубы, дискотеки, рестораны, кафе… Зритель, безусловно, продолжает ходить в театр, но не так, как раньше. Другое время...

А в наше время много людей мечтают стать актерами?

Мечтают, может, и многие, да и талантов у нас в стране хватает. Но дело в том, что если раньше актер мог худо-бедно прожить на одну зарплату, то сейчас пытается заняться помимо подмостков еще чем-то, потому что прокормить семью на 500 леев в месяц невозможно. Раньше на театральный факультет был конкурс сто человек на место, а теперь никто не идет. Сколько я буду зарабатывать, думает человек, прежде чем туда поступить. И не поступает. Сейчас молодежь смотрит на свое будущее через материально-финансовую призму.