Такие культурные события происходят в Кишиневе очень редко. Признаемся честно, мы, хоть и являемся столицей европейского государства, в культурном плане остаемся все той же провинцией. В определенный период времени мы потеряли свое место и в западном, и в восточном культурном пространстве, поэтому долгие годы были вынуждены просто сожалеть об этом…

Сожалеть о том, что к нам не приезжают известные артисты, что наши артисты не столь востребованы, как хотелось бы. За нас будто кто-то решил: вы бедные, вам бы прокормиться, а о высоком думать некогда. Жизнь потихоньку расставляет все на свои места, и очень хотелось бы, чтобы в нашем городе проходили такие события, которые запоминаются на десятилетия. Те, кто двадцать лет назад присутствовал на концерте Спивакова, вероятнее всего помнят то особое чувство, когда боишься вздохом нарушить священную гармонию, которая льется со сцены.

AQ-досье

Владимир Теодорович Спиваков – скрипач, создатель и дирижер оркестра «Виртуозы Москвы» и Национального филармонического оркестра.

Обладатель титулов «Посол Доброй воли ЮНЕСКО» (1998), «Лучший музыкант Радио-1» (1999). Лауреат премии «Лица года» в номинации «Кумир» (Россия, 2002), лауреат Национальной премии общественного признания достижений граждан РФ в номинации «Россиянин года» (2005). Лауреат премий «Шок де ля мюзик», «Диапазон д’ор» – награды французской прессы за лучшую грамзапись. Награжден призом «Золотой Остап» (1993).

Есть ли что-то общее между музыкой и женщиной?

Конечно, женщина – это как идеал, как муза. И это относится ко всем композиторам. Я даже написал когда-то такие стихи:

Поэту нужна муза,

А музе нужен поэт.

Поэту муза обуза,

А музе поэт – нет.

Чаще всего в представлении музыкантов и композиторов, женщина – это идеал чистого, возвышенного, необыкновенного, к чему тянутся сердечные нити. А потом, скрипка, на которой я играю, для меня – женщина, женщина со своим не прощающим характером, непростым, сложным, когда я долго не занимаюсь на ней. Она требует внимания, ухода, любви. Несмотря на то, что, как ни странно, во французском языке скрипка – мужского рода, на русском она – женщина, и формы у нее женские.

Когда музыкант ощущает, что он уже играет что называется «в кайф», а не просто проходит изнурительную школу?

Это нечасто бывает. Вы правильно сказали, что вначале проходит период принуждения школой. А потом следы работы постепенно стираются. Бывает так, что вроде отрываешься от земли, даже не замечаешь, ты на сцене или в каком-то музыкальном космосе, и воспаряешь куда-то с музыкой вверх. Такие моменты не часто, но бывают.

А правы родители, которые заставляют детей постоянно «пиликать» на скрипке или «мучить» рояль?

Правы. Потому что музыка – это часть истины, познания мира. Мы познаем мир не только исследовательским путем, мы познаем его чувствами. Ноты – это не просто значки на нотном стане, это закодированные человеческие эмоции.

Мы говорили о женщине и о музыке как о вещах, которые органично дополняют друг друга. Вы когда-нибудь «эксплуатировали» музыку во имя женщины? Чтобы, скажем, покорить своей виртуозностью жену или девушек в свое время?

Ну, я вообще-то не занимаюсь никакой эксплуатацией, так что нужно поставить это слово в большие кавычки. Но, кажется, когда-то моя жена увидела меня по телевидению и это привлекло ее внимание, как выяснилось впоследствии.

У меня создалось впечатление, что Вы дорожите живущим в вас хулиганистым еврейским мальчиком, каким Вы были в детстве и отрочестве. Вы до сих пор таким чистым остались, или время изменило Вас?

Ну да, я такой до сих пор. Думаю, если человеку удалось сохранить свои детские очертания, не внешние, а внутренние, это очень хорошо. Вот Ахматова, например, писала о Пастернаке, что он награжден каким-то вечным детством. Я считаю, что это сокровище.

И детскость, сохранившаяся в Вас, объясняет Ваше особое отношение к детям, к детскому таланту?

Я действительно очень люблю детей, и у меня самого много детей. По-моему, нет счастливее момента, чем видеть улыбку своего ребенка. Мы все помним, когда первый раз ребенок вложил свою ручку в нашу руку, и мы ощутили необыкновенное чувство доверия. Вот это мы теряем по жизни, но нужно об этом помнить все время. Это нам, взрослым, облегчает жизнь.

Знание иностранных языков помогает Вам лучше понимать музыку?

Конечно, я не настолько хорошо владею иностранными языками, но это действительно помогает. Я считаю, что во многих случаях музыка связана с речью. Русская музыка связана с русской речью, иногда это буквально можно услышать. Немецкая музыка связана с немецкой речью. Поэтому, когда, скажем, иностранцы играют нашу музыку, мы часто слышим, что здесь что-то не то. Это все равно, что человек говорит на иностранном языке: с маленькими ошибками, смещая акценты, меняя мелодику речи. Наша речь – это тоже мелодика.

Что бы Вы не простили никогда, никому?

Вообще-то прощать надо. Вот у Иосифа Бродского есть изумительные строки, обращенные, правда, к самому себе; но я думаю, что каждый может их сказать себе:

В ушную раковину Бога,

Закрытую от суда дня,

Шепни всего четыре слога:

Прости меня.

Быть благодарным – это возможно?

Надо оставаться человеком во всех ситуациях. Нас часто уводят от нас самих. Но надо понимать, что это не вечно, что жизнь не вечна, что мы в гостях у жизни.

Эпатажность, которая сейчас модна как способ заработать дополнительные бонусы, отчего она, думаете, возникла?

От отсутствия вкуса. Потом, что такое бонусы? Получая бонусы, вы получаете скидку, правильно? Скидка – это уже нечто уцененное. Эпатажность уценивает человека. Иногда думаешь: ну, зачем человек так ведет себя на сцене? Зачем он надел этот костюм? Зачем нужно было забираться под купол церкви? Для чего? Мне это чуждо.

Есть ли такая партитура или такой музыкальный фрагмент, при звуке которого Вы думаете: «Боже, вот это про меня, это я есть»?

Не знаю, не могу сказать, что вот это – я, просто некоторые произведения играю или дирижирую с особым чувством и необыкновенным внутренним чувством. Скажем, произведение Баха «Иисус – моя радость», маленькую хоральную прелюдию. Просто так я ее не могу дирижировать. Она вызывает во мне необыкновенные чувства, сопричастность с чем-то недостижимым, к чему надо стремиться, к такой вот божественной гармонии.